— Молчи.

— Все как в Гро-дю-Руа, только еще лучше, потому что меня с тобой не было. Пожалуйста, не спеши, не спеши, не спеши…

— Да…

— Тебе хорошо?

— Да.

— Нет, правда?

— Да, раз тебе хорошо.

— О, мне очень хорошо, и тебе… и мне, пожалуйста, не спеши…

— Не буду.

— Да… Так. Пожалуйста, давай вместе. Пожалуйста…

Потом они лежали на простынях, и Кэтрин, касаясь его ступни кончиками пальцев загорелой ноги, оторвалась от его губ и спросила:

— Ты рад, что я вернулась?

— Ты, — произнес он. — Ты вернулась.

— А ты и не надеялся? Еще вчера все было кончено, и вот я снова с тобой. Ты счастлив?

— Да.

— Помнишь, когда-то я хотела лишь одного — побольше загореть. И вот я — самая смуглая в мире белая женщина.

— И самая белокурая. Ты такого же цвета, как бивни. Так мне всегда казалось. И кожа у тебя такая же гладкая.

— Я счастлива, и я хочу любить тебя, как раньше. Я не отдам тебя ей, ничего не оставив себе. С этим покончено.

— Ну, тут пока не все ясно, — сказал Дэвид. — Но тебе правда лучше, да?

— Правда, — ответила Кэтрин. — Нет больше удрученной, жалкой, страдающей Кэтрин.

— Ты снова славная и очаровательная.

— Все прекрасно, и все изменилось. И мы меняемся, — сказала Кэтрин. — Сегодня и завтра ты мой. Марите принадлежат следующие два дня. Боже, как я голодна. Первый раз за эту неделю я так хочу есть.

Во второй половине дня, после купания, Дэвид и Кэтрин поехали в Канны купить парижские газеты, а потом, перед тем как вернуться домой, сидели в кафе, читали и весело разговаривали.

Переодевшись, Дэвид нашел Мариту в баре за книгой. Это была его книга, которую она еще не читала.

— Хорошо поплавали? — спросила она.

— Да. Заплыли далеко-далеко.

— Ты нырял с камней?

— Нет.

— Очень рада, — сказала она. — Как Кэтрин?

— Лучше.

— Да. Она знает, чего хочет.

— Ты-то как? Все в порядке?

— Все хорошо. Вот читаю.

— Ну и как?

— Скажу послезавтра. Я читаю медленно, чтобы не закончить раньше времени.

— У вас что, сговор?

— Возможно. Но не беспокойся, я не изменила отношения к тебе и к твоей книге…

— Ладно, — сказал Дэвид. — Но мне очень не хватало тебя утром.

— Послезавтра, — сказала она. — И не волнуйся.

Глава двадцать первая

На следующий день, перенесясь в Африку, Дэвид почувствовал себя совсем скверно. Еще утром он понял, что потребность во сне не единственное, что отличает мальчика от мужчины. Первые три часа он чувствовал себя бодрее мужчин, но, когда он попросил у Джумы винтовку 303-го калибра, Джума только покачал головой. Он даже улыбнулся, а ведь Джума был лучшим другом Дэвида и сам научил его охотиться. «Вчера он предложил мне винтовку, — подумал Дэвид. — Но сегодня я чувствую себя куда лучше, чем вчера». Однако к десяти часам он уже понимал, что сегодня ему достанется и, пожалуй, даже больше, чем вчера. Рассчитывать, что он может охотиться наравне с отцом, было так же глупо, как если бы он дерзнул помериться с ним силами в рукопашной. И дело тут не только в том, что они взрослые. Они — профессиональные охотники. Вот почему Джума зря не тратил силы даже на улыбку. Они знали все, что делал слон, молча указывая друг другу на оставленные им следы, и, если прокладывать путь было особенно трудно, отец уступал это Джуме. Когда они остановились у ручья пополнить запасы воды, отец сказал:

— Продержись до конца дня, Дэви. Потом, когда они наконец выбрались из оврагов и стали подниматься по склону в сторону леса, следы слона повернули вправо, к старой, протоптанной стадом тропе. Отец и Джума остановились, что-то долго объясняя друг другу, и, поравнявшись с ними, он увидел, как Джума оглянулся назад на проделанный ими путь, а потом посмотрел на лежавший далеко впереди посреди пустынной местности островок каменистых холмов, так, точно мысленно прочерчивал азимут от островка к вершинам трех далеких голубых холмов на горизонте.

— Джума знает, куда идет, — объяснил отец. — Он и раньше догадывался, пока слон не свернул к оврагам. — Отец посмотрел назад, на овраги, через которые они пробирались весь день. — Добраться туда несложно, но придется подниматься в гору.

Они взбирались в гору до наступления темноты, а потом разбили еще один лагерь далеко от воды. Дэвид подстрелил из рогатки двух турачей из небольшой стаи, пересекавшей тропу перед самым закатом. Птицы гуськом, вразвалочку вышли на старую слоновую тропу, чтобы почистить перья, и когда голыш перебил хребет одной из птиц, она задергалась, забила крыльями, поднимая пыль, другая птица бросилась к ней и стала клевать ее. Дэвид взял еще один камень, натянул резинку, выстрелил и попал ей в ребра. Как только он подбежал к подбитым птицам, стая с шумом поднялась в воздух. Джума обернулся, взглянул на Дэвида и на сей раз улыбнулся, а Дэвид подхватил теплых, увесистых, покрытых гладкими перьями птиц и стукнул их о рукоять своего охотничьего ножа.

Устроившись для ночного привала, отец сказал Дэвиду:

— А я и не знал, что турачи забираются так высоко. Ты подстрелил их очень кстати. Молодец.

Джума насадил птиц на палку и зажарил на низком, едва поднимавшемся над углями огне. Пока Джума поджаривал птиц, отец выпил разбавленного виски из металлического колпачка, надевавшегося на фляжку. Потом Джума положил им по грудной части с сердцем, а сам съел обе шейки, спинки и ножки.

— Это очень хорошо, Дэви, — сказал отец. — Теперь нам надолго хватит съестных запасов.

— Мы сильно отстали от слона? — спросил Дэвид.

— Нет, мы почти настигли его, — ответил отец. — Все зависит от того, далеко ли он уходит, когда пасется ночью после восхода луны. Сегодня луна появится на час позже, чем вчера, и на два часа позже, чем в ту ночь, когда ты выследил его.

— Откуда Джуме знать, куда он идет?

— Как-то неподалеку отсюда Джума ранил слона и убил его аскари 38 .

— Когда?

— Он говорит, лет пять назад, а значит, и сам толком не помнит. Говорит, ты был тогда еще крошкой.

— И с тех пор слон один?

— Джума так считает. Он не встречал его с тех пор.

Только слышал.

— А что, слон очень большой?

— Бивни фунтов по двести. Мне такие не попадались. Джума рассказывает, был один слон еще крупнее нашего и тоже из этих мест.

— Пожалуй, я посплю, — сказал Дэвид. — Может быть, завтра мне будет легче.

— Ты держался молодцом, — сказал отец. — Я гордился тобой. И Джума тоже.

Проснувшись среди ночи после восхода луны, Дэвид не сомневался, что гордиться им было рано, ну разве чуть-чуть, за его проворство с птицами. Он выследил слона ночью, убедился, что оба бивня на месте, и навел мужчин на его следы. За это они, несомненно, благодарны ему. Но как только началось изнурительное преследование, Дэвид только мешал и мог испортить все дело, как Кибо той ночью, когда он слишком близко подошел к слону. Дэвид понимал, что они злятся на себя за то, что вовремя не отправили его назад. Бивни слона весили по двести фунтов каждый. Должно быть, на слона охотились с тех самых пор, как его бивни выросли до необычных размеров, и вот теперь они втроем убьют его. Они наверняка убьют его, потому что он, Дэвид, сумел продержаться до ночи, хотя уже в полдень совершенно выбился из сил. Возможно, и за это они тоже были ему благодарны. Но для преследования Дэвид был только обузой, и без него они бы управились намного быстрее. Как часто днем он жалел, что предал слона, а к вечеру даже подумал, что лучше бы он вовсе не встречал его. Проснувшись ночью, он понял, что это неправда.

Все утро, работая над рассказом, Дэвид пытался вспомнить, что он чувствовал и что же произошло в тот день. Самое трудное было точно передать его ощущения — такими, какими они были тогда, без налета более поздних переживаний. Детали природы он помнил отчетливо и ясно, как и утро того дня, пока не приступил к описанию длительного, изнуряющего перехода, но и это ему удалось. Передать отношение к слону было сложнее, и, возможно, ему придется отложить работу на время, чтобы суметь точно рассказать, что он чувствовал, и не позже, а именно в тот день. Дэвид вспомнил, что он тогда испытывал, но он слишком устал, чтобы точно передать это чувство в рассказе.