— Вы и вправду необыкновенно красивы, — сказал полковник, обращаясь к Кэтрин. — И все же постарайтесь загореть еще.

— Спасибо. Постараюсь, — сказала она. — Нам незачем идти куда-то в такую жару, правда? Посидим здесь, в прохладе? Можем поесть тут в гриль-баре.

— Я приглашаю на обед, — сказал полковник.

— Нет. Мы приглашаем вас.

Дэвид неуверенно поднялся. В баре теперь было больше посетителей. Взглянув на стол, он заметил, что выпил не только свой абсент, но и Кэтрин. Он совершенно не помнил, как это получилось.

Было время сиесты. Они лежали в постели, и Дэвид читал при свете, проникавшем в комнату с левой стороны через приподнятые на треть высоты жалюзи. Свет попадал в комнату, отражаясь от дома на противоположной стороне улицы. Жалюзи были подняты невысоко, так что неба видно не было.

— Полковнику понравился мой загар, — сказала Кэтрин. — Пора снова ехать к морю. А то загар начнет сходить.

— Поедем куда ты захочешь.

— Вот будет хорошо! Можно, я скажу тебе что-то? Ну можно?

— Что?

— Знаешь, за обедом я по-прежнему оставалась мальчишкой. Я хорошо себя вела?

— Нет.

— Нет? Тебе не нравится? Зато теперь я — твой слуга и готова исполнить все, что пожелаешь.

Дэвид продолжал читать.

— Ты сердишься?

— Нет. — «Я просто отрезвел», — подумал он.

— Все стало проще.

— Не думаю.

— Что ж, буду осторожнее. Сегодня утром все, что я ни делала, казалось мне таким правильным и удачным, таким чистым, хорошим и ясным, как день. А теперь можно?

— Лучше не надо.

— Дай я поцелую тебя, и рискнем?

— Только без превращений.

Грудь болела, точно его пронзили железным прутом.

— Зря ты открылась полковнику.

— Но он сам догадался, Дэвид, и сам заговорил об этом. Он все понимает. Глупо было скрывать. Так даже лучше. Он ведь нам друг. Раз я сама все сказала, он будет молчать. А так он мог бы и проболтаться.

— Нельзя же всем все доверять.

— Мне нет дела до всех. Я люблю только тебя. С другими я бы ни за что не стала ссориться.

— У меня такое ощущение, будто мне грудь заковали в колодки.

— Жаль. А мне так легко дышится.

— Моя милая Кэтрин.

— Вот и хорошо. Можешь звать меня Кэтрин, когда захочешь. Я и так твоя. Стоит тебе захотеть, и твоя Кэтрин всегда рядом. А сейчас давай поспим или, может, попробуем еще разок и посмотрим, что получится.

— Давай лучше полежим тихонечко без света, — сказал Дэвид и опустил плетеный абажур, и они затаились рядышком в постели в просторном номере отеля «Палас» в Мадриде — городе, в котором Кэтрин, превратившись в мальчика, средь бела дня разгуливала по музею «Прадо», и вот теперь, в полумраке, она продемонстрирует все, что до сих пор оставалось в тени, и превращениям ее, как казалось Дэвиду, не будет конца.

Глава восьмая

Утром в Бюан-Ретиро было прохладно, как в лесу. Все было зелено, и стволы деревьев чернели на фоне листвы, но расстояния казались не такими, как прежде. Озеро было совсем в другом месте, и когда они увидели его из-за деревьев, оно показалось им совершенно незнакомым.

— Иди вперед, — сказала она. — Я хочу на тебя посмотреть.

Он свернул в сторону, пошел туда, где была скамейка, и сел. Вдалеке виднелось озеро, и он знал, что добраться до него пешком нелегко. Он все еще сидел на скамейке, когда она подошла к нему, села рядом и сказала:

— Все хорошо.

Но охватившее его здесь, в Ретиро, чувство досады стало таким жгучим, что он попросил Кэтрин встретиться с ним попозже в кафе гостиницы «Палас».

— Ты хорошо себя чувствуешь? Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет. Со мной все в порядке. Мне просто нужно уйти.

— Увидимся в кафе, — сказала она.

В то утро она выглядела особенно красивой и улыбнулась ему. Улыбнувшись в ответ, он ушел, унося с собой свою досаду. Он не надеялся, что сможет пересилить себя, но это ему удалось, и позже, когда пришла Кэтрин, он уже допивал второй стакан абсента, и досады как не бывало.

— Как дела, дьяволенок?

— Я — твой дьяволенок, — сказала она. — Можно мне тоже выпить?

Официант отошел. Похоже, он был рад видеть Кэтрин такой счастливой. Она спросила:

— Что это значит?

— Было скверно на душе, а теперь все прошло.

— Тебе плохо со мной?

— Нет, — солгал он.

Она покачала головой.

— Прости. Я не думала, что тебе будет так плохо.

— Все прошло.

— Вот и хорошо. Не правда ли, здесь чудно летом и народу совсем нет? У меня идея.

— Опять?

— Мы можем остаться и не ехать к морю. Здесь теперь все наше. И город, и все вокруг. Можем остаться, а потом ехать назад, прямо в Ла-Напуль.

— У нас не так уж много вариантов.

— Перестань. Мы только начали.

— Да… Всегда можно начать все сначала.

— Конечно, можно, так мы и сделаем.

— Давай не будем об этом, — сказал он.

Он почувствовал, как снова подступает досада, и сделал большой глоток.

— Очень странно, — сказал он. — Этот напиток имеет вкус досады. Неподдельный вкус досады, а хлебнешь — и она исчезает.

— Мне не нравится твое настроение. Это не для нас.

— Возможно, дело только во мне.

— Не раскисай.

Она тоже отпила из бокала, посмотрела по сторонам и сказала:

— Я все могу. Смотри внимательно. Сейчас, сидя в открытом кафе отеля «Палас» в Мадриде, ты видишь и «Прадо», и улицу, и дождеватели под деревьями, и это не мираж. Это грубая действительность. Но я умею превращаться. Вот, смотри. Перед тобой снова губы твоей любимой и все, что тебе так нравится. Правда, получилось? Скажи.

— Зачем ты это?

— Тебе нравится, что я — женщина, — сказала она очень серьезно, а потом улыбнулась.

— Да.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Прекрасно, что хоть кому-то это нравится. Ведь это дьявольски скучно.

— Не заставляй себя.

— Ты разве не слышал, что я сказала? Разве не видел? Ты хочешь, чтобы я вывернулась наизнанку, раздвоилась, и все потому, что ты никак не определишься? Потому что я не нравлюсь тебе ни так, ни этак?

— Пожалуйста, убавь тон.

— Это почему же? Тебе же нравится, что я — женщина? Значит, должно нравиться и все остальное. Сцены, истерики, пустые обвинения, капризы, разве не так? Ладно, я успокоюсь. Чтобы ты не чувствовал себя неловко перед официантом. И чтобы официант не чувствовал себя неловко. Буду читать эти проклятые письма. Нельзя ли кого-нибудь послать за ними?

— Я принесу.

— Нет. Мне нельзя оставаться здесь одной.

— Тоже верно, — сказал он.

— Вот видишь? Поэтому я и прошу кого-нибудь послать за ними.

— Botones 13 не дадут ключа от комнаты. Я пойду сам.

— Ну хватит, — сказала Кэтрин. — С меня довольно. Зачем мне все это? Нелепо и недостойно. Вышло так глупо, что я даже не хочу просить прощения. К тому же мне все равно нужно подняться в номер.

— Сейчас?

— Ведь я — женщина, черт возьми. Я думала, раз я — женщина и остаюсь ею, то по крайней мере могу иметь ребенка. Так нет…

— Наверное, это я виноват.

— Давай не будем искать виноватых. Ты посиди, а я принесу письма. Займемся почтой, как подобает жеманным, добропорядочным, разумным американским туристам, которые расстроились, приехав в Мадрид не в сезон.

За обедом Кэтрин сказала:

— Вернемся в Ла-Напуль. Там сейчас пусто, мы заживем тихо и славно, будем работать и заботиться друг о друге. Можем поехать в Экс, туда, где жил Сезанн. Мы там побыли так недолго.

— И чудесно проведем время.

— Тебе ведь пора снова начать работать?

— Да. Самое время. Это точно.

— Все будет хорошо, и я выучу испанский по-настоящему, на случай если вернемся. И мне так много надо прочесть.

— Дел хватает.

— Мы все успеем.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава девятая

Новый план просуществовал немногим более месяца. Они занимали три комнаты в конце невысокого, выкрашенного в розовый цвет типично прованского дома, в котором уже останавливались раньше. Дом стоял в сосновом бору на окраине Ла-Напуль. Окна выходили на море, и из расположенного перед домом сада, где они обедали, сидя под деревьями, видны были пустые пляжи, высокие заросли папируса вдоль дельты небольшой реки, а по другую сторону залива — белый изгиб Канна, за которым виднелись холмы и далекие горы. Летом в доме, кроме них, никто не останавливался, и хозяин с женой были рады их возвращению.